Заледенел дом - Страница 80

- Протягивай своим врагам раскрытые ладони, Иефа. Люди должны видеть руки того, кто пытается их победить. Они должны знать, что победа будет честной...

- Шлюха!

- А спойте еще про старый замок, госпожа Иефа!

- Я спою твоим голосом, заговорю твоим ртом, поцелую твоими губами, я буду жить - мы будем жить... Спи... спи, пичуга... Твоя слабость - моя сила, твое прошлое - мое будущее, твоя кровь - моя жизнь, и огонь переплавил нас в одно...

- Удержись, ты цепкая, ты можешь. Я знаю, держаться не за что, но ты удержись. Только удержись...

- Я даю тебе фору.

- Дочь герцога не будет сидеть в застенках!

- ...даю фору...

***

Когда Ааронн был мал, он восхищал старших своей рассудительностью. Он был настолько рационален, насколько вообще может быть рационален маленький эльфийский принц, который едва выучился читать. Он судил о смысле происходящего с точки зрения пользы и логики, а потом вдруг обнаружил, что его боится собственная мать. Не то чтобы она шарахалась от него в ужасе или избегала оставаться один на один в комнате, или ещё как-то проявляла это постыдное (да-да, постыдное, а как еще можно назвать такое?) чувство. Она читала ему легенды перед сном, и пела колыбельные, и играла с ним в саду, и кормила с ним птиц, и внимательно слушала его рассуждения о том, как он станет друидом, но она боялась его, Ааронн точно это знал. Натаниэля она любила. А его, Ааронна, уважала и боялась. Потом мать погибла - и он искал логику в её смерти, упорно, старательно, искал хоть какую-то закономерность, хотя бы намёк на что-то, что помогло бы ему выстроить цепочку фактов, которые привели бы его в конце концов к дню, слову или событию, настолько значимому, что оно - слово, день или событие - оправдало бы смерть матери... Оправдало бы уродливую рану на её голове, слипшиеся черным вонючим колтуном волосы, бесстыже задранный выше бёдер подол платья, отвратительную - в раскорячку - позу, в которой лежало её тело... Мух, ползавших по её лицу.

Ааронн был мал, но не настолько, чтобы не понимать, что означает эта поза, и что не так с платьем, и почему так слиплись волосы на голове. Он смотрел на то, что когда-то было мудрой прекрасной эльфкой, читавшей легенды и кормившей птиц, и предельно ясно понимал, что кто-то ударил его мать по голове дубиной или топором... или камнем... повалил на землю, задрал и разорвал на ней платье и изнасиловал. И что, скорее всего, она умерла раньше, чем насильник закончил своё дело. И что потом его - насильника - рвало, потому что он был мертвецки пьян. И что потом, когда он выблевал всё, что мог, ему полегчало, он встал на ноги и побрёл, шатаясь, прочь, и даже не оглянулся. Ааронн не заплакал и не закричал, и не побежал прочь в ужасе, звать на помощь. Он стоял на месте неподвижно, будто каменный, и только смотрел, но вовсе не потому, что оцепенел от страха или горя, он просто был сосредоточен, он изучил это место до последней травинки, он мог бы - если бы его кто-то спросил - рассказать, что здесь произошло, так подробно, словно видел всё своими глазами, и он задавал себе один единственный вопрос: с какой целью?

Он вернулся домой, остановил первого же взрослого эльфа и подробно изложил всё, что увидел, и все выводы, которые сделал. И в поднявшейся суете всё выискивал ответ на свой вопрос: с какой целью?

Натаниэль выл и разбивал кулаки о каменную кладку парапета, и в его тоскливом щенячьем вое было столько неподдельного горя, столько животной ярости, что на какое-то время - совсем ненадолго - Ааронну стало плевать, найдёт он ответ на свой вопрос или нет... Но потом убийцу поймали, казнили, - Натаниэль пошёл смотреть казнь, и потом взахлёб, исступленно и в лицах пересказывал увиденное брату, который на казнь не ходил, ему было неинтересно - дни потянулись своим чередом, и Натаниэлю стало легче. Во всяком случае, через некоторое время он перестал всхлипывать по ночам и снова принялся вести себя, как малолетний шалопай. Но Ааронн помнил - слишком хорошо помнил его разбитые костяшки и распяленный рыданиями рот.

С какой целью?

Где логика?

Ответа не было. Его рассудительность и придирчивость к деталям, его стремление всё упорядочивать и наполнять смыслом росли вместе с ним, и те, кто восхищался этими его качествами раньше, начали беспокойно шептаться у него за спиной - поговаривали, что горе сломало его, что он замкнулся от невыносимой боли, что стал... не то чтобы сумасшедшим, просто... слегка не в себе. Говорили, что он живёт, нахмурившись. Говорили, что его разум отказался принять тот факт, что матери больше нет, что он живёт в мире иллюзий - иначе отчего он ни разу не заплакал по ней? А он не плакал, потому что ещё нельзя было плакать, потому что нужно было сначала понять - с какой целью? Для чего это было нужно?

Ааронн был убеждён, что как только он найдёт эту точку в пространстве и времени, точку, к которой и в которой сходятся все нити, как только он поймёт, для чего это нужно было, - вот тогда можно будет плакать. Когда ПРОИЗОЙДЁТ наконец-то событие, и он увидит и поймёт: да, если бы мать не погибла, всё было бы иначе; да, если бы её тело нашёл кто-нибудь другой, всё было бы иначе, и вот это "иначе" - нельзя допустить, нельзя никак, ведь всё делается с какой-то целью... тогда можно будет выть распяленным ртом и разбивать костяшки о парапет, потому что тогда закончится наконец-то ответственность. Однажды он попытался объяснить это отцу, но очень пожалел. "Ответственность?! Твою родную мать осквернило пьяное чудовище, и всё, что ты чувствуешь после того, что узнал и увидел, - это ответственность?! Если ты болен, Ааронн, я найду тебе целителя. Но если ты говоришь мне это в здравом уме... да помогут тебе боги, ты мне больше не сын..."